Ушедшее — живущее - Борис Степанович Рябинин
Урон был жестокий. Ведь писатель может многие месяцы, а то и годы писать, не получая ничего, согревая себя надеждой: «Вот сдам в печать, тогда…» 22 июня все задуманное разлетелось прахом. Но что это было в сравнении с той бедой, которая надвинулась на страну!
Издательство вознамерилось было создать коллективный очерковый сборник «Героика будней», посвященный труду уральцев в тылу. Подготовили ряд материалов. Однако скоро стало ясно: события летят так быстро, что угнаться за ними нет никакой возможности. Сборник засох на корню.
Я попытался устроиться на работу на завод. (В армию не взяли: близорук.) Пригодилось знание геодезии: меня зачислили в оптическую лабораторию. Взять взяли, но почему-то дела почти не давали. Прятаться под вывеской оборонного предприятия было противно и стыдно, и, пробездельничав пять дней, я уволился.
Многих из пишущих в те бедственные месяцы кормило радио. Радио — «газета без расстояний» — работало с полной нагрузкой, оно нуждалось в непрерывном потоке свежих литературных материалов, написанных на животрепещущие темы дня.
Особенно удачно, на наш взгляд, делались передачи для детей. Живая, приветливая, Евгения Александровна Лаговская — опытный московский редактор — умела привлечь авторский актив и сплотить его вокруг редакции. По ее заказу я ежемесячно писал по коротенькому рассказу, из которых со временем составился небольшой сборничек. Мизерный гонорар от этих рассказов был в течение первых военных месяцев единственным заработком…
Постепенно начала налаживаться издательская деятельность. В Свердловск перебрались центральные издательства — Госполитиздат, Профиздат. Профиздат — издательство ВЦСПС, призванное создавать литературу о рабочих и для рабочих (там активно сотрудничала Шагинян), — предприняло выпуск серии небольших книжечек под общим названием «Бойцы трудового фронта». В этой же серии, уже в начале сорок второго года, вышла моя первая книжка о передовиках производства военного времени — «Плавильщик Степайкин», написанная на материале Пышминского медеэлектролитного завода; вслед за тем другая — «Приказ выполнен» — о людях и делах Первоуральского Новотрубного.
Думаю, что связь с Профиздатом подтолкнула меня к теме рабочего труда в тылу; за «Степайкиным» последовали другие книжки, небольшие по объему, но от этого они не были менее дороги, скорее — наоборот, а также статьи в газетах.
Писательницы старшего поколения Анна Александровна Караваева и Мариэтта Сергеевна Шагинян — обе коммунистки — показывали образец писательской самоотверженности, пример того, как надо вторгаться в жизнь, жить единой жизнью с народом, переживавшим неслыханные трудности и лишения. Обе уже в годах, Анна Александровна, кроме того, женщина «сырая», постоянно жаловалась на сердце, Мариэтта Сергеевна — с неполноценным слухом (что, однако, ничуть не затрудняло ее общение с людьми), они проявляли поразительную подвижность, мобильность и ненасытную жадность к познанию окружающего. Обе были собственными корреспондентами центральных газет, одна — «Известий», другая — «Правды», и, кажется, не осталось ни одного крупного завода, где бы они не побывали.
Мариэтта Шагинян поспевала всюду. Писала о заводских буднях. Завязала дружбу с танкистами в одной из воинских частей, формировавшихся на территории Уральского военного округа, ездила в танке и на танке и даже «под танком», как злословили остряки. В колхозе «Заря» Ачитского района Свердловской области ее увлекла идея сельской электрификации, и она написала взволнованный очерк о далеко идущих планах и раздумьях новатора-председателя Александра Порфирьевича Тернова. Говорили, что Уралмаш сумел, выделил ей где-то комнатушку из своего скромного жилого фонда, чтобы она могла писать, как говорится, не отходя от объекта писания. Когда в Свердловске проходила Юбилейная сессия Академии наук СССР, Мариэтта Сергеевна неотлучно находилась там, в окружном Доме офицеров, и после этого из-под ее пера вышел цикл очерков-портретов передовых людей советской науки. Она, в отличие от иных приезжих, восхищалась и Свердловском, в частности центральной магистралью города — улицей Ленина, по которой, как она говорила, можно шагать без конца. Это с ее легкой руки Свердловск стали называть — «город легкого дыхания».
Вряд ли можно осуждать тех из эвакуированных, кому не нравился Свердловск: уж очень непроста была жизнь; но кто понял сердцем, не только умом, все его трудности, думается, надолго сохранил о Свердловске и его коренных жителях — уральцах — теплые воспоминания.
Мариэтта Сергеевна привезла в Свердловск свои дневники, которые вела на протяжении всей жизни, — величайшее свое сокровище, и систематически заполняла очередные страницы.
Когда Пермяка, жившего по соседству с Шагинян в номере гостиницы «Большой Урал», спрашивали, что делает Мариэтта Сергеевна, он, со своим неподражаемым юмором, серьезно отвечал:
— Как что? Сидит в одной рубахе, босая и пишет.
И действительно, в работе Мариэтта Сергеевна забывала про еду, сон, про обычные житейские нужды.
Форш (в Свердловске) писала про Шагинян:
«Ей глухота, верно, впервые оказала услугу. Она, сестра, дочь в одной комнате. Мирэль родила носатую девочку тут же, но Мариэтта крика девочки не слышит и пишет на курьерских».
Лишь однажды недостаток слуха подвел Шагинян: побывав в волочильном цехе Первоуральского Новотрубного, она писала: металл кричит, скрежещет, протестует, когда его обрабатывают. Но труба почти беззвучно идет через кольцо, если металл «закричит» — она сразу порвется, производство (волочение) прекратится. Художественное воображение — то, чего не могло быть в действительности. Впрочем, наверное, ни у кого не хватило духу сказать об этом Мариэтте Сергеевне: как правило, все ее наблюдения были точны и поразительно верны.
Если не ошибаюсь, Шагинян едва ли не самая первая написала блестящую, взволнованную статью о знаменитой Ленинградской симфонии Шостаковича, созданной в самое трудное время блокады. Мариэтта Сергеевна просто не могла не откликнуться на нее. Как она слышит? — задавали мы себе вопрос. Помогали воображение, «внутренний слух» богато одаренной художественной натуры и, конечно, слуховой аппарат.
Шагинян провела в Свердловске почти три года, и ее номер 155-й в гостинице «Большой Урал», где она жила от первого дня до последнего, по праву можно было приравнять к какому-либо производственному участку, цеху. До глубокой ночи светилось окно ее номера — Шагинян работала. В итоге уральского периода у Шагинян родился оригинальный по конструкции и острый по наблюдениям публицистический труд «Урал в обороне». Наблюдения и замыслы Караваевой вылились в сборник документальных повестей «Богатыри уральской стали».
Для меня, молодого тогда литератора, было большой честью, что в газете «Литература и искусство», в статье Л. Скорино «Рассказы о современниках», рядом с очерками Караваевой упоминалась и моя только что вышедшая книга «Месть Дмитрия Босого» — о знаменитом фрезеровщике-тысячнике, лауреате Государственной премии, зачинателе движения передовиков производства, дававших до тысячи и более процентов нормы (отсюда и «тысячники»;
